«В Калуге немцы распространяли листовки, что уже заняли Москву»

Наш читатель Никита КОНОВАЛОВ   прислал в  редакцию письмо с  рассказом о  своей прабабушке Нине, пережившей немецкую оккупацию.

«Моя прабабушка  Нина Сергеевна ПРОТОПОПОВА  (Кунце) родилась 7  ноября 1925  года. Когда немцы пришли в  Калугу, ей было 15  лет,  —  ​пишет Никита.  —  ​Прабабушка очень много рассказывала о  войне. Её воспоминания поразили меня, поэтому хочется, чтобы люди узнали её историю, чтобы понимали и  ценили жизнь без войны. В  этом году прабабушке Нине исполнится 94  года, она и  в  дни рождения, и  в  праздники балует нас тортиками и  плюшками».

Хлебом-солью не  встречали

—  Война для нас началась неожиданно, хотя люди предчувствовали беду: последняя перед войной осень была тёплой и  влажной, люди вёдрами несли из  леса грибы  —  ​белые, подосиновики. Сколько грибов я  никогда не  видела! Говорили  —  ​это к  войне,  —  ​рассказывает Нина Сергеевна.

Страшную новость калужане узнали по  радио 22  июня 1941  года. Отца Нины сразу назначили начальником штаба МПВО 2-го участка г. Калуги. И  дочь он записал к  себе бойцом. Нина наравне с  остальными дежурила у  телефона, следила за  светомаскировкой, проверяла, чтобы на  чердаках домов был песок и  лопаты  —  ​ тушить зажигательные бомбы, училась оказывать первую помощь в  случае химической атаки.

Немцы стремительно наступали. Бойцы штаба ушли догонять своих. Отец Нины прибежал домой и  предложил взять лошадь и  телегу  — уходить из  города. Он  был членом партии и  боялся за  семью, но  жена сказала: «Куда  же мы на  телеге уедем, если немцы на  мотоциклах и  машинах. Иди один. Тебе нельзя оставаться, а  мы, Бог даст, переживём здесь». И  папа ушёл.

Чтобы немцам ничего не  досталось, наши отряды подожгли некоторые объекты в  городе. Горели фабрика «Швейпром», мебельный комбинат, рожь в  вагонах на  станции. Магазины и  склады открыли, люди всё из  них разобрали. Нина  Сергеевна вспоминает, как впервые увидела немцев:

—  Утром кто-то из  ребят сообщил, что немцы идут от  Смоленской к  улице Ленина в  город, мы и побежали посмотреть на  них. Кое-где на  тротуарах стояли такие  же любопытные, как и  мы, в  основном старики и  ребятня. Никто немцев хлебом–солью не  встречал, и  на  победителей они не  были похожи. Шли в  колонне молча, угрюмые, может, сильно устали, по  сторонам не  смотрели, только  ​вперёд или себе под ноги. Одеты по-осеннему, в  шинелях, в  ​шапках, за  спиной  —  ​тяжёлые ранцы, в  руках  —  ​автоматы. А  вот ботинки были особые, мощные, на  очень толстой подошве.

Вдруг один солдат посмотрел в  нашу сторону, помахал рукой, подзывая к  себе старичка, стоявшего рядом с  нами. Одет старичок был в  хорошее драповое пальто, на  голове — шапочка пирожком, на  глазах  —  ​очки. Он подбежал к  немцу, а  тот снял с  себя тяжёлый ранец и  повесил ему на  спину, приказав идти рядом. Всех любопытных тут же как ветром сдуло. Убежали и  мы. Ну  нет, подумала я,  рабами мы никогда не  будем…

Никита с бабушкой Ниной Сергеевной.

В  первые дни появления фашистов в  Калуге прошёл слух, что они повесили старика и  мальчишку за  то, что те  несли керосин в  бутылках. Только несли они его не  поджигать, а  для своих нужд  —  ​тогда у  всех были примусы и  керогазы.

Бабушка-соседка успокаивала нас: «Да не  бойтесь, больше наврут. Немцы культурный народ, у  них чистота и  порядок. Если боитесь, приходите ко  мне, вместе не  так страшно». И  вечером мы собрались у  бабушки ночевать, постелили себе на  полу и  улеглись рядком. И  тут вошли два немецких солдата, они проверяли дома. Спросили, кто лежит. Бабушка говорит: «Дети, киндер». Мы поджали ноги, чтобы казаться маленькими. Солдат автоматом отвернул край одеяла, увидел детскую голову и  успокоился. Потом показал на  потолок: «Партизан есть?» Бабушка головой закивала: «Нет, вот лестница, можете проверить». Но  солдаты на  чердак не  полезли.

В  другой раз зашли к  нам в  дом два солдата, начищенные, надушенные, в  блестящих сапогах, видно, искали развлечений. Увидели гитару, велели, чтобы я  поиграла. Гитару мне отец купил недавно, и  сыграть я  могла только «Светит месяц» и  «Цыганочку». От  страха дрожали пальцы, и,  немного побренчав, я  положила гитару. Рядом  —  ​мама с  3-летним братом Юрочкой стоит, как на  страже, а  за  ней  —  ​12-летние брат с  сестрой, двойняшки. Обстановка не  располагала к  веселью. Солдат сказал: «Грустная девочка», и  они ушли.

Бомбы над головой

Однажды Нина и  её сестра шли с  общественных ­огородов домой, и  вдруг в  небе появился самолёт, летел он очень тихо, почти бесшумно.

—  Зенитных хлопков мы не  слышали, а  самолёт стал разваливаться на  лету, и  бомбы, которые он вёз, падали с  разных сторон над нашими домами. Мы залегли у  забора, накрылись мешками с  капустными листьями. Не  забыть мне тот страшный нарастающий визг летящей над нами бомбы. Я  кричала, чтобы заглушить этот звук,   — казалось, снаряд вот-вот вонзится в  голову…

А  потом  —  ​тишина. Бомба упала совсем рядом и  не  разорвалась, ушла в  землю. Ещё   одна упала недалеко от  дома, за  ручьём, и  тоже не  разорвалась. А  вот через три двора от  нашего дома бомбой оторвало руки и  ноги 17-летнему парню  ​Сене, который до  войны развлекал нас своими смешными выдуманными рассказами. Он   умер. Чей  самолёт с  бомбами рассыпался в  воздухе, кто его сбил, мы   так и   не  узнали.

Первомайскую сожгли

Домик семьи Нины стоял на  окраине города во  рву, где протекала речушка Жировка. Справа  —  ​гора (сейчас это ул. Николо-Козинская), там люди пасли коз. Напротив, по  горе,  —  ​огороды и  дворы улицы Первомайской. Немцы жили в  центре, но  иногда появлялись и  на  окраине. Зима тогда стояла снежная и  суровая, мороз  —  ​под минус 40. Как дела на  фронте, калужане не  знали. Немцы распространяли листовки о  том, что уже заняли Москву.

—  Мы думали, что вот-вот наши будут наступать и фронт подошёл вплотную. За  нашим домом на  горе немцы поставили миномёт, и  над самой крышей теперь летали снаряды по  направлению к  церкви за  рекой. Снаряды летали, а  церковь стояла как заколдованная. Долго не  могли в  неё попасть. А  мы всё радовались, что она устояла. Но  один снаряд всё-таки угодил в  верхнюю часть церкви. Миномёт замолчал. Видим, в начале Первомайской, недалеко от  переулка Салтыкова-Щедрина,  ​дымится дом, второй загорелся — это немцы подожгли улицу. В  переулке Салтыкова-Щедрина женщина подняла икону над головой и  бегает вокруг своего дома. Больше жизни ей было жаль его. Но  немцы туда не  пошли, жгли Первомайскую.

Мы сидели дома одни, мамы нет, она ещё накануне с  соседкой тётей Нюрой пошла в  деревню, менять вещи на  продукты. Обратно они возвращались через бор, навстречу  —  ​колонна отступающих немцев. И  когда появлялись машины, они прятались в  сугробе, ждали, пока проедет техника. Когда добрались до  улицы Первомайской, немецкий солдат наставил на  них автомат  —  ​ не  пропускает дальше. Они  стали умолять пропустить их, показывая руками, что у  них там маленькие дети. Солдат не  разрешил (может, и  к  лучшему, ведь там жгли дома).

Женщины дворами, огородами спустились в  ров и  прибежали домой. Не  успела мама отогреться и  отдохнуть  —  ​в  дверь забарабанили. Мы  —  ​за  печку, мама замешкалась, открыла дверь — и  тут  же  ​выстрел, что-то звякнуло в  чайнике у  моих ног. Смотрю  —  ​пуля. Оказывается, немец выстрелил вверх, а  пуля отрикошетила от  потолка в  чайник. Мама жива! Немцы стали шумно располагаться в  комнате. Офицер сел на  стул и  приказал маме снять с  него сапоги. А  у  неё руки дрожат, никак не  может снять. Немец нервничает, злится. Тогда подошёл немецкий солдат, отстранил маму и  сам снял с  офицера сапоги, а  потом пришёл к  нам за  печку и  сказал: «Матка, киндер, тикай, худо будет».

Мама и  сама знала, что нужно бежать. Но  куда? Все дома заняты немцами. Люди попрятались, а  тех, кто не  успел этого сделать, куда-то уводили. Как-то мы видели в  окно, как вывели четырёх соседских мужчин, а   позже, когда город освободили, их нашли расстрелянными за  станцией… Вспомнили про тётю Нюру. Её дом стоял в  конце переулка, в  глубине сада, окружённый со  всех сторон забором, маленький, очень старый, наполовину вросший в  землю. С  улицы совсем незаметный. Убегали по  одному, чтобы немцы не  увидели.

Сначала ползком перебрался брат, потом мы с  сестрой. ­Переживали за  маму. Она   прибежала с  младшим братиком. Расположились у  тёти Нюры на  печке. А  у  неё самой двое сыновей 15 и  17  лет в  погребе спрятаны. Сидим день, другой, печь не  топим, боимся, что немцы увидят. Жуём горох и  чёрствые лепёшки. Из-под двери лопатой достаём снег, растапливаем и  пьём.

На  улицу выйти нельзя  —  ​попадёшь под пули. В  доме на  горке старик в  шинели вышел набрать снежку для воды, и  его тут же сразило. Тётя Нюра договорилась с  мамой: если станут стучаться немцы, ­будем кричать, что здесь тиф. Они боялись тифа. Может, и  не  войдут. А  на следующий день надо всё-таки затопить печь и  накормить детей, иначе заболеют.

Наши пришли

Наступило 30-е декабря. Два часа ночи. Слышна стрельба. Потом всё затихло. В  дверь стали стучать и  наконец-то послышалась русская речь. Обрадовались, открыли.

—  В комнату вошли бойцы, человек двадцать пять, все тепло одеты, в  полушубках, в  валенках. Легли на  пол, шапки под голову, автоматы рядом, и  тут  же заснули. Командир сел за  стол, двое бойцов принесли рацию, поставили телефон. У  двери встал часовой. И  мы оказались вроде как в  штабе. Командир разговаривает по  телефону, отдаёт распоряжения, приходят и  уходят связные. А  в  перерывах между делом он нам говорит: «Не удивляйтесь, что бойцы сразу заснули, они не  спали трое суток. Мы гоним немцев, не  даём им остановиться».

У  часового тоже закрываются глаза. Командир говорит ему: «Потерпи, Михайлов, скоро тебя сменят». Проснулся наш малыш Юрочка, увидел звёздочку на  шапке часового: «Ула! Лусские плисли!» Зазвонил телефон. Из  разговора мы поняли, что   наши освободили вокзал. Командир поднял бойцов (а  спали они всего минут 15–20), и  они быстро ушли. На  ­прощание предупредил, чтобы мы до  утра не  выходили: бойцы пройдут по  домам и  проверят  —  ​немцы иногда оставляют мины.

Мы с  братом не  могли дождаться, когда станет совсем светло. На  рассвете отправились в  свой дом. Пришли — входная дверь  ​настежь и  завешана ­одеялом, а  из  дома, как из  бани, выходит горячий воздух. Немцы топили так, что печь треснула. В  комнате  ​ни  одной деревянной вещи, всё сожгли. На  железной кровати — куча чужих вещей, подушек, одеял, патефон с  пластинками. У  двух окон, выходящих на  речку, баррикады из  бочек, в  которые насыпаны камни и  песок, на  полу  —  ​бинты в  крови. Видимо, здесь у  немцев был санитарный пункт.

Надо было срочно навести порядок, ведь вечером Новый год! 1942-й! Брат принёс из  леса ёлочку. Ёлочные игрушки и  вся посуда валялись разбитыми в  сенцах. Но  мы ни  о  чём не  тужили, настроение было приподнятое. Ёлку нарядили чем могли, и  она была для нас самой красивой и  самой дорогой! Новый год мы встречали уже свободными людьми. Это чувство ­никакими словами не  передать. Хотелось обнять и  расцеловать всех парней, которые избавили нас и  пошли дальше, освобождать другие города!

Убитые на  улицах

Днём Нина с  подружкой прошли по  городу. От  ­Гостиных рядов остались  одни стены, сгорел ­театр. Кое-где лежали убитые ­немецкие солдаты.

—  На  всю жизнь врезался мне в  память один немецкий солдат. Он лежал на  спине в  шинели, без шапки, в  тех самых ботинках на  очень толстой подошве, в  каких пришёл в  Калугу. Рыжий хохолок торчал на  макушке. Совсем молодой. На  мертвеца не  был похож  —  ​мороз его приукрасил. Я  стояла и  смотрела, и мне не  было его жалко. Это враг, может быть, это он убил моих друзей. Но  я  почему-то подумала о  его матери. Вот  если  бы она сейчас увидела своего сына, как он в  чужом, ­заснеженном городе валяется на  дороге, никому не  нужный,  ​сердце  бы разорвалось. Кому нужна война? Только не  матерям.

После оккупации

—  Калугу освободили, и  я  работала на  трудовом фронте:  ​рыла противотанковые рвы, заготавливала дрова, валила деревья, грузила щебёнку на  станции ­Периметрической,  —  ­­­​­говорит Нина Сергеевна.  —  ​­Потом окончила курсы поваров и  на  заготовке дров с  группой учащихся железнодорожного училища № 1 работала уже как стряпуха. А  когда с  фронта ­вернулся отец (с  одним глазом), ­поступила учиться в  педучилище. ­Прошло уже много   лет со  Дня Победы, но  годы ­войны не  забываются!